И нет в нём никакой тьмы


16 декабря 2011

Автор: Селедцов О.В.

Вот сейчас будет поворот, откроется широкая долина, заиграет на солнышке куполок небольшой церквушки, далеко выделяющейся среди приземистых домишек, а там уже рукой подать. 

Приехал. Нет, от станции шагать ещё километра три в обход болотца, но это уже мелочи в сравнении с полуторасуточной тряской в плацкартном вагоне. Приехал. Чего-то сердце бьётся. Волнуюсь? Ведь не первый раз еду к… К нему. А всё равно волнуюсь. Даже мысль в голове возникла сомнительная: «Может, мимо проехать? Вроде, как станцию проспал». Тут же спохватился – не в тюрьму же еду-то, к нему, к старцу. Еду с наболевшим. За советом, за помощью. Он поможет. Сколько уж помогал. Великий старец, молитвенник чудный. Со всей России идут к нему люди за утешением. Да что там с России, здесь и греки, и белорусы, и молдаване, и болгары. Старец!! Насквозь тебя видит, как рентгеном, душу твою просветит глазами. Не соврёшь, не слукавишь.

- Простите, вы не к батюшке Афанасию?

Рядом старушка аккуратненькая, в платочке тёмно-синем. Глядит, улыбаясь.

- К нему. Давно не был. Вот решил…

- Божий человек! Божий! Такой силой обладает. Водичку одной женщине зарядил благодатью, так вся деревня через ту водичку у этой женщины лечилась. Чудо!

- Какая водичка? Как зарядил? Кто вам сказал-то?

Старушка даже обиделась.

- Как кто? Сама эта женщина и сказала. Моя сноха у неё порчу снимала. Заряжает. Ой, как заряжает. Батюшка – Божий человек. Такая сила!

- Ой, расскажите. Я первый раз еду.

Это ещё одна старушка подсела. Разговор пошёл жаркий, поучительный, «благодатный». Я незаметно пересел. Думал, что незаметно. Куда там! Старушка моя аккуратная искоса глядит, новой знакомке шепчет громко:

- Глядите, как бесы человека крутят, от святости отворачивают. Несчастный человек.

Я гляжу в окно. Вот и станция. А ведь и правда волнуюсь. Отчего бы это? Вещей у меня почти никаких. Лёгкая спортивная сумка со сменой белья, да пару баночек грибков старцу в подарок тёща закатала. Так что соскочил я быстро на перрон – несите, ноженьки, по дороге знакомой.

У домика батюшки Арсения многолюдно. К нему и в прежние годы, ещё при коммунистах, со всего Союза тайно ехали. А теперь и вовсе валом хлынули. Кто по большой нужде, а кто и из любопытства. Хочется на прозорливого старца поглядеть, а вдруг угадает твоё прошлое, да будущее предскажет. Ах, ты, шут возьми, заманчиво! Однако, сегодня толпа что-то уж слишком большая. В газетах пишут, хворает батюшка, реже к паломникам выходит. Хотя… Я и прежде видел, что здоровьишко у него неважнецкое, но людей принимал. Трудно ему. Старенький, седенький, не стоит – шатается, словно травинка на ветру, но каждому слово скажет, каждого утешит, никого не пропустит.

Слышал я будто опекать его слишком уж стали. Толи дочери духовные, толи келейницы какие. Прежде-то он с одним келейником жил Егорушкой. Да тот, говорят, состарившись, решил смерть в монастыре встретить, в Печоры подался. А за батюшкой ухаживать взялись… Словом, кто-то взялся. Говорят, с умом, грамотно. Заботятся, мол, чтобы не простудился, не перетрудился.

Подхожу к людям. Ко мне сразу же бойкая женщина в таком же тёмно-синем платочке, что давеча был на вагонной старушке.

- Вы откуда? Издалека? Тогда вам льготная очередь. Вон за тем дедушкой будете. Он с Алтая пешком шёл.

- Очередь? Как очередь? Вы шутите?

- Какие уж тут шутки? Старец по записи принимает. По спискам. Вам ещё повезло, что издалека. Может сегодня вас примет, а так, не раньше трёх дней.

Дивны дела Твои, Господи. Когда это видано было, чтобы к старцам попадали по спискам? Нехотя иду в очередь. Знакомлюсь с дедушкой. Он и впрямь с Алтая. Идёт по Руси пешком, кланяется святыням. Ему тоже не очень-то приятно стоять в очереди, но говорит об этом уклончиво, что называется, без энтузиазма. Стоим. Ждём. Вдруг открылась дверь батюшкиной избушки. На пороге строгая женщина вся в тёмно-синем.

- Проходят Ковальчук, Берёзова, Золотарёвы и Кубасова. Приготовиться Кузнецовым, Патарайа, Писаревской и Штокман.

Счастливцы торопливо исчезли за дверью, из которой почти сразу же вышла тёмно-синяя старуха-келейница с пухлой пачкой листовок.

- Вот, братья и сестры, это мнение старца по поводу ИНН. Он получил откровение от ангела и от пророка Илии. Прочтите и передайте знакомым. Читайте внимательно. Это очень важно. Здесь и про штрих-коды и про телевизор.

- А что, телевизор нельзя смотреть? – интересуется молодой паренёк не очень православного вида.

- Это антихристово око, - строго надвигается на него «келейница», - Кто телевизор смотрит, никогда не спасётся.

- Что в аду гореть буду?

- Всё шутишь? Шути-шути. Когда настанет судный день – поздно будет. На, читай.

- Нет, спасибо. У меня своё мнение по этому поводу.

- Как фамилия, шутник?

- Зачем вам?

- Тебя старец не примет.

- Как это? Почему?

- Не примет и всё.

- Это не вам решать.

- Что? Братья и сестры! Батюшка Афанасий очень слаб. Одолели его бесы. Сегодня приёма не будет.

- Как не будет?

- Почему?

- Да что же это такое-то? Столько ехали, столько ждали!

- Расходитесь, православные, пожалейте старца, не дайте бесам торжествовать.

- Сынок, миленький, - обращается к пареньку «неправославного вида» алтайский старичок, - Ты бы смирился бы, не спорил. Из-за тебя, вишь, и мы не попадём.

- Да почему же из-за меня, дедушка?

Алтайский старичок слегка пожимает плечами, на глазах его блестят капельки.

- Эх, вы, - вздыхает паренёк, крестится и уходит.

Толпа с мольбой обращается к тёмно-синей келейнице. Та минут десять непреклонна, но затем смягчается.

- Ладно, спрошу батюшку, может есть ещё у него сила вас принять.

Толпа покорно ждёт минут сорок. Наконец появляется тёмно-синяя и объявляет, что приём продолжится. Все радуются, поздравляют друг друга.

Наконец, под вечер подошла моя очередь. Захожу в знакомую прихожую. Знакомую, да не очень. Темно, как в погребе. Это странно. Батюшка Афанасий всегда любил свежий воздух. Даже зимой окна его домишки не закрывались. Теперь же наглухо закрытые окна были затянуты тёмно-синей прочной материей.

- Это зачем? – спрашиваю я «келейницу».

- Очень много людей недобрых вокруг батюшки вьётся. Бесы, сатанисты. Приходится прятать его сердечного. Убить могут.

- Это что, он сам вас попросил?

- Он попросит. Он потому и болеет, что себя не бережёт, людям благодать свою раздаёт. Идите уже, не разговаривайте.

В полутёмной светёлке горят свечи. Старец сидит на кушетке, укутанный чёрным пледом. Лицо утомлённое, но такое знакомое, родное.

- Благословите, отче.

- А-а, крестничек мой приехал. Заждался я тебя.

Голос слабенький, но узнал меня, обрадовался.

Батюшка, что с вами? Почему темно так? Вас здесь замучили совсем.

- Что ты, что ты, мальчик мой, они добрые, заботятся обо мне. Ты не сердись на них. Они добрые. Жалко их. Жалко.

Мы беседуем. Говорить с батюшкой легко и радостно. На время забылась вся суета этого дня. В доме стало светло и спокойно. Дорогой наш батюшка, храни тебя Бог! Какое счастье, что продлевает Господь твои дни. Даже думать не могу, что однажды его с нами не будет. Осиротеем.

- Что ты, крестничек, не осиротеете, - читает мои мысли старец, - Господь с вами, единый наш Отец до скончания веков. На Него уповайте, на милость Его неизреченную…

- Всё. Пора заканчивать, батюшка устал, - наклоняется надо мной келейница.

- Оставь, Наталия, дозволь ещё с крестничком поговорить.

Келейница сердито качает головой:

- Две минуты, не больше.

Мы молчим. Смотрим друг на друга. Я люблю смотреть на его лицо, на его светлые, добрые морщинки, лучащуюся бородку.

- Ладно, отче, пойду я. Простите и благословите. Может вам нужно что, - спохватываюсь уже на пороге.

- Ты приезжай, ладно. Приезжай, крестничек, не забывай грешного старика.

- Приеду обязательно.

Я Выхожу в прихожую, слыша за собой слабое и жалостливое:

- Приезжай…

Добрый мой, дорогой, я бы и не уезжал от тебя. В суетных лабиринтах житейской повседневности так не хватает твоих слов, ненавязчивых поучений, взгляда, щедрого добротой, возвращающего надежду и веру. Увидимся ли? Оградят ли твои келейницы тебя… От чего? От кого? Прости им, Господи.

Во дворе ещё очень много людей, и хотя приём уже окончен, они не расходятся. Беседуют, ждут чего-то. Здесь и алтайский дедушка, уже побывавший у старца. Что-то объясняет двум молоденьким девчушкам в неизменных уже тёмно-синих платочках.

- Святую водицу, девоньки, хранить можно только в стеклянных банках. Так сберегается святая сила до десяти дней, а в пластиковых бутылках не больше суток. И запишите рецепт, как кушать святую земельку с могилок Божьих угодников…

Я поёживаюсь, точно от холода, иду мимо. Пора на станцию, может ещё успею на вечерний поезд.

 

 

*  *  *

 

Батюшка умер месяца через четыре. На похоронах было так много людей, что никто не взялся даже приблизительно подсчитать их количество. В последние недели доступ к нему народа был келейницами настрого прекращён, и от имени батюшки с людьми разговаривала Наталья. Старца до головы укутывали пледами, окуривали ладаном, кропили святой водой. И лишь звуки акафистов, читаемых без перерыва, возвращали ему покой. Блаженно улыбаясь, он повторял слова икосов и неизменно шептал после каждой аллилуйи: «Прости им, Господи, не ведают бо, что творят». Старец стал часто плакать перед смертью. Почти не спал, всё молился и плакал. Так и умер в слезах, которые долго ещё, очень долго не засыхали на его светлом челе. Во время похорон келейницы хотели обернуть гроб своим вечным тёмно-синим пледом, что вызвало ропот и возмущение у народа. Был момент, когда толпа готова была их растерзать, но каждый вдруг явственно, где-то внутри себя, в области сердца услышал словно бы вздох батюшки: «Прости им, не ведают бо…»

И не стало батюшки. Темно и холодно. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего…

А лоскутки от знаменитого пледа бойко расходятся по российским приходам.

3-5 ноября 2003г.


Читайте также: