Максимка
16 декабря 2011
Автор: Селедцов О.В.
Троллейбус привычно бежал по своему маршруту и Георгий Георгиевич равнодушно глядел в окно на знакомый в деталях, пробегающий мимо пейзаж из кварталов домов, заборов, столбов электропередач и деревьев, одетых в густую июльскую зелень.
Нет. Георгий Георгиевич не был созерцателем-романтиком, и в окошко глядел только потому, что надо хоть куда-то устремлять свой взгляд, чтобы отключиться от суеты троллейбусной давки, от перспектив второй половины рабочего дня, от очередных весёленьких политико-экономических новостей, бурно обсуждавшимися троллейбусными старичками. Именно отключаться, так как глаза Георгия Георгиевича хоть и были направлены в сторону окна, но абсолютно не сосредотачивались и не желали сосредотачиваться на том, что скрывалось, буйствовало, цвело и погибало там, за этим троллейбусным окном. Так было всегда, изо дня в день, вот уже многие годы, так было и в этот раз. Однако, господин Случай внезапно внёс внеплановые коррективы в привычную обыденность троллейбусного путешествия.
На перекрёстке троллейбус резко затормозил, чтобы избежать столкновения со стареньким, как его часто называли «горбатым» автомобилем «Запорожец». Все пассажиры в салоне пережили не самые приятные минуты своей жизни. Но интересно, что эта внезапная встряска сыграла шутку и с Георгием Георгиевичем, вывив его из привычного комфортного состояния дорожного оцепенения. Придя в себя, он даже растерялся, не зная чем теперь занять своё пробудившееся сознание. Троллейбус продолжил движение, а Георгий Георгиевич растерянно стал оглядывать салон. Не найдя ничего заслуживающего внимания, вернее того, на чём внимание можно было бы отключить, он вновь попытался глядеть в окно. Но ввести себя в привычный транс не удавалось. Мало того, Георгия Георгиевича вдруг начало охватывать некое бессознательное беспокойство. Он внимательнее вгляделся в проплывающий мимо пейзаж, и беспокойство усилилось. Он вдруг явственно почувствовал, что за ближайшим перекрёстком должен будет показаться дом с высокими окнами и двухэтажным крылечком в глубине двора. Ступени и перила этого крылечка должны быть выкрашены в синий цвет, а под крыльцом должна стоять старая детская коляска. Троллейбус промчался мимо перекрёстка, и всё, что несколько мгновений назад мысленно видел Георгий Георгиевич возникло наяву. И дом, и дворик, и коляска, и высокое крыльцо. Беспокойство Георгия Георгиевича, взбираясь ввысь по нервам, достигло вершины страха, за которой открывались дали давно забытого, непонятого, родного, но незнакомого. Он словно бы попал в другой мир, другое измерение. Где не было троллейбусов, пассажиров и суеты ежедневного быта, где был дом с высокими окнами и детской коляской, сиротливо прятавшейся под свежевыкрашенной лестницей красивого крылечка. Георгий Георгиевич ощутил нечто похожее на восторг ребёнка, получившего долгожданную и долговыпрашиваемую игрушку ко дню своего рождения. В лицо ему дохнуло теплом и ароматом до боли знакомого, бесконечного лета и он услышал вдруг, как из глубины дворика кто-то закричал ему звонким и счастливым голосом: «Жорик! Как хорошо, что ты пришёл, иди скорее сюда! Гляди, что у меня есть». Оцепенение прошло также внезапно, как и началось. Георгий Георгиевич снова стоял в троллейбусе, среди политически подкованных старичков и экономически задавленных женщин, пытаясь осмыслить то, что с ним только что произошло. Когда же и где всё это с ним было, почему всплыло именно сейчас, и вообще, зачем надо было воспоминаниям выплывать из утомлённого буднями сознания давно уже переставшего мечтать и летать во сне человека? Георгий Георгиевич изо всех сил напряг свою память. И давешний сон повторился. Он вновь увидел уютный дворик, высокое крыльцо и синие ступеньки. До его слуха вновь донёсся звонкий мальчишеский голос: «Жорик!.. Гляди, что у меня есть!» И память вдруг распахнула перед Георгием Георгиевичем другую картину. Он вспомнил, как в детстве, ещё учась в начальной школе, пропустил тренировку в спортивной секции, куда водила его каждый день мама, и где он не умел ничего делать, кроме как красиво подходить к снаряду и также красиво от него отходить. Тренировку он пропустил не потому, что был ленив, а потому, что ему внезапно захотелось спать. Мама, испугавшись за здоровье своего сыночка, естественно, тут же уложила его в постель. И мальчику приснился сон. Ему снилось, как он идёт с покойной бабушкой по залитому июльским солнцем городу, по улицам, благоухающим цветением акаций, не тронутым жалобным гудом троллейбусов, которых тогда и в помине не было в этом городе. Они идут в гости к бабушкиной подружке, у которой красивый, уютный дом, с красивыми большими иконами, и у которой есть внук – добрый, весёлый мальчик Максимка – приятель Жорика. Жорик с бабушкой входят во двор дома с высоким крыльцом, выкрашенным свежей, синей краской. Навстречу им выбегает радостный мальчуган трех лет. Он счастливо смеётся, и его золотистые кудри ослепительно сияют в лучах летнего солнца. «Жорик! – кричит он, - как хорошо, что пришёл, иди скорее сюда! Гляди, что у меня есть». И Максимка показывает приятелю новенький надувной круг и трубку для дыхания под водой. И они весело играют в этом уютном, тихом дворике. И … И вдруг всё вокруг становится чёрным. Жорик слышит, как кто-то плачет. И откуда-то, из самой глубины мальчишеского сна доносятся слова: «Нет больше Максимки. Умер Максимка». Жорик просыпается весь в слезах. Срывающимся от рыданий голосом он зовёт маму:
- Мама, мама! Максимка умер.
- Какой Максимка? Что ты, что ты, сыночек?
- Максимка. Ну, помнишь, когда мы жили ещё с бабушкой, мы ходили к нему в гости. Он такой весёлый, и у него был надувной круг.
- Нет, сыночек, я не помню. А откуда ты знаешь, что он умер?
- Не знаю… Мне приснилось только что.
- Успокойся, мой славный. Это только сон. Слышишь, только сон. Так бывает. Жив твой Максимка. Возьми и напиши ему письмо.
- Я не знаю, где он живёт.
И Жорик снова плачет, а мама утешает его доброе, ещё не зачерствевшее от житейской суеты сердечко…
Георгий Георгиевич очнулся от прикосновения к его плечу чужой руки
- Мужчина, вам плохо?
Он стоял в троллейбусе, и плечи его тряслись от рыданий. По щекам градом стекали слёзы. А ведь он думал, что давно разучился плакать. Даже переживая смерть близких людей, он не ронял слёз, а лишь глубже замыкался в самом себе, пряча от окружающих свои горести, равно как и свои радости.
Георгий Георгиевич сошёл не на своей остановке и, пройдя несколько шагов, прислонился к клёну, дав волю своим чувствам. Очевидно, он и сам не знал, о чём плачет в этот миг. О далёком, почти забытом мальчугане Максимке, о невосполнимых потерях, потрясавших человеческую жизнь или о ласковом и чистом Жорике, оставшемся где-то в глубинах памяти рядом с домиком, у которого ослепительно синее крыльцо.
Июнь 1999 г.